Мы хотели бы обсудить феноменологические различия аутизма и аутистического мышления. В качестве маленького предисловия к этой пробе современного прочтения Ясперса, хотелось пару слов сказать о мотивах обращения врача-практика к философско-феноменологическому способу познания больной душевной жизни. Вызывает сожаление, что в течение 84 лет, почти всё двадцатое столетие, для советского и российского врача-психиатра Ясперс оставался недоступным. Из 1053 страниц его труда, мы знали восемь строчек мелким петитом, тетраду симптомов помраченного сознания. Несмотря на то, что воинствующий атеизм и однобокий, псевдодиалектический материализм остались в прошлом, для психиатра со стажем не просто сходу овладеть сложным философским языком феноменологии. Наследие физиологической, условно-рефлекторной психологии и психиатрии цепко держит своих учеников. Эти записки - не наукотворчество, это попытки взглянуть под иным углом зрения на знакомые с психиатрического детства и такие, вроде бы известные и расхожие феномены и термины, их обозначающие. Возвращаясь к началу первого нашего размышления, о механистичном способе познания, полезно вновь прочесть, что по этому поводу думает основатель феноменологии: «Целое предшествует своим частям, целое не сводится к сумме частей, а представляет собой нечто большее. Невозможно ни вывести целое из частей (механицизм), ни вывести части из целого (гегельянство)...целое и части находятся в отношении полярности: целое должно рассматриваться сквозь призму составляющих его элементов, тогда как элементы – с точки зрения целого».
Итак, под аутистическим мышлением Ясперс понимал совсем не то, что так часто и не всегда верно озвучивают врачи при разборе больных шизофренией. Ученый отмечал, если можно так выразиться, «нормальность» аутистического мышления. Вдумайтесь: «Мы отвлекаемся от реальности с помощью фантазий, легко и щедро вызывающих в нас всё то, что в действительности жизни достигается с таким трудом и с такой высокой степенью неполноты. Будучи связаны с желаниями, проистекающими из заторможенности и неудовлетворенности личностного бытия, фантазии, несмотря на свою нереальность, приносят нам облегчение. Это самозаточение в собственном изолированном мирке Блейлер обозначает термином «аутистическое мышление». Блейлер же, в начале свой работы говорит об аутизме, как одном из важнейших симптомов шизофрении, а далее, исследуя тут же природу аутистического мышления, приводит массу примеров и объяснений данного вида мышления у больных с бредом, шизофреников, пациентов с истерией, псевдологией и вполне нормальных детей: «В большинстве игр детей аутизм принимает участие в такой же степени, как и в творениях поэта. Для маленькой девочки несколько тряпочек являются ребенком; мальчик изживает свое стремление к могуществу и борьбе, прыгая верхом на палочке с деревянной саблей в руках». «Аутизм нормального бодрствующего человека связан с действительностью и оперирует почти исключительно с нормально образованными и прочно установленными понятиями», - пишет далее Блейлер. Он считает аутистическое мышление тенденциозным, отражающим осуществление желаний и стремлений и устраняющим препятствия, превращающим невозможное в возможное и реальное. По сути, Блейлер уравнивает понятия аутизма и аутистического мышления, считая, что и то и другое встречаются как у больных, так и у вполне здоровых людей. Вновь возникает вопрос, как же быть врачу «у постели больного», который должен опознать феномен больной душевной жизни, могущий быть и у эндогенного больного, и у психопата и у невротика, и у поэтически одаренного человека, и совсем уж здорового, нормального ребенка. Если сопоставить описание аутистического мышления и аутизма у Ясперса, вопрос становится более ясным. Под аутистическим мышлением он понимал, как и Блейлер, особую форму мышления, с присущими этому мышлению психологическими механизмами и встречающуюся действительно и у здоровых и у больных. А вот в разделе, посвященном деменции при шизофрении, он описывает особые изменения личности у хронических обитателей психиатрических больниц: «У всех шизофренических личностей есть нечто такое, что ставит нашу способность к пониманию в тупик: странность, чуждость, холодность, недоступность, ригидность; эти признаки очевидны даже в тех случаях, когда больные ведут себя вполне разумно. Нам может казаться, что мы не лишены способности к пониманию предрасположенностей, максимально далеких от наших собственных; но при непосредственном контакте с больными шизофренией мы ощущаем некую не поддающуюся описанию лакуну». Исключительно точное описание ощущений и чувств врача, при общении с аутичным больным. Но несколькими строками выше, Ясперс, проводя параллель между понятием «эмоциональной тупости» старых авторов и аутистическим мышлением Блейлера, как бы соглашается с последним в оценке сути феномена аутизма, именно, как проявления измененного мышления. Между тем, если попытаться оценить личность аутичного больного, как нечто более-менее целостное, то несомненно, что изменение мышления - только небольшая часть феномена и исчерпываться аутистическим мышлением аутизм больных шизофренией не может. Итак, для феноменологической оценки различия аутистического мышления и аутизма, возьмем в качестве моделей, личность с аутистическим мышлением псевдолога (современного Мюнхаузена) и больного, страдающего шизофренией, где аутизм является проявлением измененной, в ходе процесса, личности. Псевдолог, погрузившийся в мир своих фантазий, своего псевдологического творчества, прячется от окружающей серой жизни, «уходит» в мир самосочиненной сказки, заигрываясь до степени веры в свой фантастический мир. При этом, его аутистическое мышление, насколько бы оно не погружалось в «само заточение» собственного мирка, не перелетает само и не уносит с собой в «иные сферы» витальную, эмоциональную, жизненную часть души. Сердцем, эмоциями, сиюминутностью интересов и помыслов, желаний и влечений, псевдолог (как и другой не душевнобольной человек) остается «здесь и сейчас». Вспомним образ Мюнхаузена-Янковского. Он не совсем похож на обычного патологического лгуна, но не в этом суть. Главное в том, что он вызывает в зрителе, а в качестве пациента, в психопатологе, сопричастность судьбе, сильный эмоциональный отзыв. Он очень понятен, он очень доступен, несмотря на всё его «самозаточение», он готов всем и вся рассказывать о своём фантастическом мире, он готов вместе с вами лететь на ядре на луну, он может предложить вам ружье, чтобы вы застрелили утку через дымоход, он готов вместе с вами самовытаскиваться из болота. Это – не уход в другой, инакий мир, не восхождение в трансцендентные сферы, а скольжение по горизонтали, инкапсуляция «понарошку». И вы чувствуете его здешность, вам настолько близка и понятна суть его душевных волнений, что иногда происходит, если можно так выразиться, «транспонирование наоборот». Не вы, эмпатически переживая, совершаете вхождение в его душу, а он сам вползает, влезает, ввинчивается в вашу душу, как тот мошенник-псевдолог - брачный аферист или псевдоагент бюро по торговле недвижимостью. Совершенно иная картина представляется взору и уму психопатолога при изучении аутизма. Чтобы изменить угол зрения на этот, один из самых известных симптомов шизофрении, попробуем опознать его не столько через объективные признаки сложного синдрома, а через субъективный взгляд психопатолога. Совершим этакий маленький «коперниканский переворот» в изучении аутизма. Как и Ясперс, многие и многие психиатры, всем своим нутром, собственной
душой и интуицией испытывают так называемое «чувство шизофрении», многажды критикуемое объективной психиатрией, именно при встрече аутичного больного. Что чувствует при этом психопатолог? В третий раз, при размышлениях о феноменологии, врач-психопатолог попробует совершить транцензус своей собственной души и своего «Я». Как и следовало ожидать, «Я» психопатолога, даже после трансцендирования, уже пережив ясперсовское роковое переживание, очистившись от одежд социального, профессионального, семейного окружения, будучи готовым к восприятию другого «голого Я», сможет убедиться только в недостижимости «Я» больного, одетого в броню аутизма. Психопатолог очень близко приблизится к границе существования «вещей самих по себе», как сквозь прозрачный стеклянный футляр, он сможет наблюдать перелетевшее в инобытие «Я» больного. При этом, «Я» аутиста окажется в трансцендентном пространстве, в инобытии всеми своими частями, и рационально мыслящей частью и витальной, жизненной, чувствущей частью. Ничто не тянет его назад к людям, он там, в ином мире, холодном и чуждом нам. И мы не в состоянии сердцем сопережить и вчувствоваться в его охладевшее «Я». Инакость, инопланетарность, чуждость аутиста и есть та «лакуна», которая при познании феномена аутизма ставила в «тупик» и Ясперса, и всех нас, и сотни психиатров до и после него. Психопатолога касается холодное дыхание вечности, ему зябко рядом с неживым «Я» больного, врача будто обжигает дыхание Снежной королевы, ещё чуть-чуть и сердце кольнёт маленький осколок зеркала Снежной королевы. Это, наверное, и есть «чувство шизофрении». Утешением нашему врачебному оптимизму должны служить факты возвращения «Я» больного с аутизмом назад к людям. Предсмертные ремиссии при шизофрении, в том числе после многих десятилетий глубокого аутизма, с апато-абулическим дефектом, с тяжелыми хроническими ступорозными статусами, говорят о принципиальной возможности обратного «перелёта» «Я» больного. Десятками лет молчащие больные, застывшие в эмбриональных позах или бормочущем слабоумии, вдруг, в течение нескольких дней рассказывают врачам длительные истории своей больной жизни, вспоминая в деталях бытовые подробности очень земной, такой грешной и обыденной нашей больничной жизни. Мы попытались осуществить три попытки осмыслить некоторые феномены больной душевной жизни, с помощью феноменологической установки. Осталось, под конец, только расставить акценты в осмышлении понятий целостности и аналитического разложения предмета исследования. Несмотря на полемический запал в осуждении механистического способа познания, мы понимаем, что феномен человека, даже в виде отдельных проявлений его душевной жизни, в целостном виде нами не может быть осознан, как не может быть изучено в целом и то, что Ясперс именовал «объемлющим». Диалектичность эпистемологического подхода в познании феноменов больной душевной жизни, наверное, и должна заключаться в стремлении приблизиться, как можно ближе, к «относительным целостностям», понимая при этом, бесконечность самого процесса познания феноменов душевной жизни человека. Невозможно обойтись без анализа, расщепления, разложения сложного феномена, сложного синдрома больной душевной жизни на составляющие его элементы. Но каждый раз, в ходе такого анализа, мы должны понимать искаженный характер видения феномена, при его разложении на части. Лёжа не теплой земле, раскинув руки в летней траве, мы должны понимать, что не этот пригорок или лужок притягивает нас, и не вся вся масса огромной планеты держит нас в объятиях земного притяжения, а искривленное гравитационным полем пространство диктует всем телам вселенной траекторию движения по законам геометрии Римана или Лобачевского. Как известно, феномен есть явление какой-либо сущности, дающееся в процессе познания человеку. Сама сущность, которая согласно Канту, являясь «вещью самой по себе», будучи трансцендентной, непознаваема. Философы более поздних эпох, пытаясь выйти из тупика агностицизма Канта, пытались обойти дуализм познания сущности. Гуссерль попытался осуществить это с помощью феноменологической редукции и понятия интенциональности сознания. Ясперс, не во всём соглашаясь с Гуссерлем, обращаясь к нам, психопатологам, призывал, прежде всего, изучать сами феномены, оставляя «на потом» поиск причин, установление причинно-следственных связей и предупреждал о невозможности познания «объемлющего», целостного в человеке. В то же время, врач практик, изучив феномен и ответив на вопрос «каков он», вынужден идти дальше и вопрошать, а «что это?». Ибо врач не может остановиться только на описании феномена, каким бы ярким, точным и красивым это описание не было бы. Он должен вновь и вновь спрашивать себя, «что это», хотя бы для того, чтобы правильно и адекватно проводить лечение. Ответить на этот вопрос, без приближения к сущности, внешним выражением которой и является феномен, невозможно. Нам захотелось осуществить эту, может быть, наивную попытку заглянуть в трансцендентное инобытие «Я» больного, чтобы слегка приблизиться к сущности некоторых феноменов больной душевной жизни. На последних страницах своего фундаментального труда Ясперс демонстрирует нам не вульгарно-материалистическое, а истинное владение диалектикой, касаясь проблемы познания трансцендентного: «Только там, где научное знание достигло истинной полноты, мы достигаем истинного незнания и в этом своем незнании, с помощью чисто философских методов, осуществляем трансцендирование». Как понять это, парадоксальное, на первый взгляд, утверждение? Познавая всё более глубоко, с помощью научной психопатологии и феноменологии симптомы больной душевной жизни, мы на определенной высоте и глубине этого научного знания, начинаем осознавать, что, более-менее, зная симптомы болезней души, мы совершенно не знаем, а что же такое самоё душа, интуитивно чувствуя, что это глубинное понятие, пережившее тысячелетия развития научной и философской мысли, не стало ни ближе, ни понятнее, ни более научным. В заключении, нам хотелось бы пожелать молодым коллегам, избравшим своей специальностью психиатрию, не забывать, что в отличие от всех других медицинских специальностей, предметом нашей главной заботы, в течение всей профессиональной жизни, являются симптомы больной душевной жизни. В этом словосочетании главным является слово «душевной». Психиатр – не самое удачное название нашей профессии. Никто из наших пациентов не жалуется на боль психики, жалуются, что болит душа. Было бы правильнее именоваться душеведами. В силу этого, психиатр, хочет он того или нет, вынужден изучать и знать основы философии и время от времени, учиться философскому размышлению, как особому виду познания человеческой души. Иначе, можно, отсидев всю жизнь в платоновской пещере, так и не узнать, что тени, отбрасываемые людьми под лучами солнца или свечи, есть только тени, а не реальные люди. А вопрос о том, существует ли душа и, где её искать, оставим нашим потомкам.