Г.В. воспитывался в благополучной семье вместе с братом и сестрой. До 7 класса учился на отлично, затем успеваемость снизилась. В 17 лет изменился по характеру, стал раздражительным, замкнутым, начал злоупотреблять алкоголем, неоднократно получал черепно-мозговые травмы. Многократно менял место работы, везде конфликтовал, пьянствовал. Женился, но вскоре брак был расторгнут. Колебания настроения, суицидальные попытки, многократные стационирования в психосоматические отделения и в психиатрические больницы постоянно преследовали его. В 40 лет ему был установлен диагноз «шизофрения психопатоподобная с аффективными колебаниями и алкоголизацией». В дальнейшем Г.В. на некоторое время исчез из поля зрения психиатров и вновь появился спустя более 20 лет, когда в нетрезвом состоянии был сбит машиной. К этому времени Г.В. был уже полной развалиной: дезориентирован, путал основные события своей жизни, не узнавал родных, был злобен и агрессивен, не спал по ночам, «слышал» звонки в дверь, чужие голоса, злобно отзывался о сестре. Был выставлен диагноз «алкогольная энцефалопатия, хронический алкоголизм», а спустя два года Г.В. был признан недееспособным и вскоре умер. Через некоторое время выяснилось, что за пару лет до того, как его признали недееспособным, он заключил сделку купли-продажи со своей троюродной сестрой, продав ей по стоимости БТИ, всего за 150 тысяч рублей (!) принадлежащую ему половину роскошной квартиры на Рублевском шоссе. Вторая половина квартиры принадлежала ранее его брату, однако тот - по доброте душевной - «подарил» ее все той же троюродной сестре. Родная сестра, которая все время ухаживала за своими братьями, и у которой Г.В. провел свои последние дни, ничего не получила и обратилась в суд. Она была уверена, что сделка будет признана недействительной, поскольку Г.В. в то время не мог понимать значение своих действий и руководить ими. Однако эксперты решили иначе: «в связи с тем, что в материалах гражданского дела и медицинской документации нет данных о его психическом состоянии в период заключения договора купли-продажи, ответить на поставленные экспертные вопросы не представляется возможным» (Л.В.Гусинская, К.Л.Иммерман, Е.В.Королева). Специалисты НПА подвергли такой вывод сомнению.
Количество неточностей в констатирующей части экспертного заключения было так велико, что перечисление их адвокатом вызвало нескрываемое раздражение судьи против самого адвоката, тем более, что он начал с мелких: не те имена, отчества, сведения с чьих-то слов представлены как объективные и т.п. В результате, поначалу растерянная эксперт Центра им. Сербского Е.В.Королева из глухой обороны на вопросы адвоката («этого нас не спрашивали» и «этого нас не спрашивали») перешла в наступление: «Это посмотрите в энциклопедическом словаре, я ликбезом не занимаюсь, или вот специалист сидит со своим независимым журналом». Но когда судья дала мне возможность задавать ей вопросы, сразу чуть не заголосила: «У него нет лицензии, у него нет лицензии, спросите у него, есть ли у него лицензия». – «Не волнуйтесь, обязательно спрошу», - успокоила ее судья. Королева – мне: «А сертификат судебного психиатра у Вас есть?». Судья – мне: «Спрашивайте». Я: «Вы в самом деле считаете, что роль эксперта ограничивается тем, чтобы удостоверять наличие медицинской документации на юридически значимый момент, подобно какой-то сверяющей машине или автомату? Но ведь тогда и эксперт не нужен. Почему Вы не использовали метод клинической реконструкции?». Королева: «Слова какие-то, реконструкция какая-то, я таких слов не знаю, есть «анализ» и все». Судья – мне: «Не спорьте и не учите эксперта». Королева: «Пишите в своем независимом журнале». Судья – Королевой: «Вы свободны». Судья – мне: «У Вас есть лицензия?». – «Мне не нужна лицензия: это Ваша воля, прерогатива суда назначить меня экспертом или специалистом в процессуальном смысле слова, независимо от наличия лицензии (ст. 79 ГПК и ст. 195 УПК). Наконец, лицензия на медицинскую деятельность необходима юридическим лицам и индивидуальным предпринимателям, а я выступаю как физическое лицо (Положение о лицензировании медицинской деятельности, утвержденное Правительством России от 22.01.2007 № 30 п. 1)». После этого судья выслушала мои разъяснения и доводы, приводимые ниже.
от 20 мая 2009 г. № 139/з на Г.В. (1939 – 2008)
Настоящее заключение составлено 14 июля 2009 г.
по запросу адвоката Шадрина Александра Юрьевича
на основании представленной им ксерокопии Заключения судебно-психиатрической комиссии экспертов от 20 мая 2009 г. № 139/з посмертной судебно-психиатрической экспертизы Г.В., 1939 г.рожд., умершего 9 августа 2008 г., проведенной в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии им. В.П.Сербского,
для ответа на вопрос: является ли научно обоснованным утверждение экспертной комиссии, что «в связи с тем, что в материалах гражданского дела и медицинской документации нет данных о психическом состоянии Г.В. в период заключения договора купли-продажи от 23.06.04 г. и написания доверенности на С.С. 28.05.04 г., а развитие деменции последовало после 2006 года, ответить на поставленные экспертные вопросы не представляется возможным»?
Заключение судебно-психиатрической комиссии экспертов на Г.В. написано на 18 страницах, из которых одна посвящена общим сведениям, 16 – описанию имеющейся медицинской документации и показаний свидетелей и одна неполная страница – выводам, которые сводятся к перечню выставлявшихся Г.В. психиатрических диагнозов (почему-то неполному) и заявлению о невозможности ответить на поставленные экспертные вопросы за отсутствием медицинских данных на юридически значимый момент: май – июнь 2004 г. Никакого обоснования этому заявлению не дается.
Приведенный в описательной констатирующей части заключения богатый многообразный материал не только никак не анализируется, но вообще не комментируется и не используется. Даже попытка такого рода не предпринимается. Эксперты удовлетворяются простой констатацией отсутствия данных на юридически значимый момент, избавляя себя от труда научного анализа, от использования существующих научных методов клинической реконструкции состояния подэкспертного в юридически значимый момент. Между тем, приводимые им. материалы содержат достаточный объем убедительных клинических фактов, позволяющих дать ответы на заданные вопросы.
Видимо, именно очень большой объем (по меньшей мере, вдвое от обычного) имеющихся сведений привел к очень небрежному их изложению на последних страницах констатирующей части заключения и еще более небрежному выводу вступающему в грубое противоречие с констатирующей частью.
Итак, про Г.В. известно, что с 17 лет он изменился по характеру, - стал замкнутым и конфликтным. С 22 лет алкоголизировался, получал неоднократные черепно-мозговые травмы, в 1963 г. (24 лет) был признан негодным к военной службе. С 1969 г. (30 лет) – на учете ПНД № 2. Был неуживчив, конфликтен, аффективно неустойчив, предпринимал суицидальные попытки, попадал в психосоматическое отделение, неоднократно по несколько месяцев, а иногда и дней спады настроения сменялись подъемами и наоборот. Пьянство сопровождалось кратковременными делириозными эпизодами. В течение пяти лет, в период с 1977 по 1982 гг. ежегодно (пять раз) стационировался в ПБ № 1 с диагнозом «вялотекущая шизофрения». Отмечались стойкие идеи отношения и нарушения мышления: соскальзывание, рассуждательства, резонерство, аморфность, аутичность, неадекватность, исчезновение мыслей на 1-2 минуты, ощущение пустой головы. В психиатрическую больницу поступал обычно осенью, когда отмечались спады настроения.
С января 1982 года по февраль 2006 года медицинская документация отсутствует. Известно, что с 2002 года начал проживать с братом и его женой, и что в мае – июне 2004 г. подписал доверенность и договор купли – продажи. Медицинская документация имеется только, начиная с февраля 2006 г. и до смерти Г.В. в августе 2008 г.
В феврале 2006 г. Г.В. получил черепно-мозговую травму. 22.03.06 г. при поступлении в ГКБ № 61 зав. отделением указала, что сбор анамнеза и жалоб затруднен из-за снижения памяти и интеллекта, отмечено резкое снижение памяти и критики к своему состоянию. Отмеченная симптоматика не является церебрастенической, т.е. объяснимой черепно-мозговой травмой. 24.04.06 г. устанавливается диагноз «алкогольной энцефалопатии», а 29.04.06 г. – «дисциркуляторной энцефалопатии с амнестическим синдромом».
8 июня 2006 г. в ПНД № 1 Г.В. устанавливается диагноз «псевдопаралитического синдрома» (что обозначает слабоумие несифилитической природы), а после месячного пребывания в ГКБ № 60 (23.06 – 24.07.06) – диагноз деменции, т.е. слабоумия, а 02.10.06 г. решением Кунцевского районного суда Г.В. был признан «ограниченно недееспособным» (л.д. 139), т.е. за год до инфаркта мозга 30.10.07 г.
Здесь эксперты совершают грубую передержку. Они пишут, что деменция развилась «с 2006 года», словно та картина, которая описана в 2006 году, возможна сразу, словно это вообще возможно вне инсульта или другой сравнимой катастрофы. Это чрезвычайная небрежность, грубая натяжка. Более того, в заключительной фразе своего заключения эксперты пишут, что деменция развилась «после 2006 года», что грубо противоречит их же данным о констатации интеллектуального снижения в марте 2006 года и вынесении этой квалификации в заключительный диагноз в июне 2006 года.
Наконец, эксперты полностью игнорируют в своем заключении диагнозы, выставлявшиеся при последнем стационировании 30 июля 2008 г. по определению Кунцевского районного суда г. Москвы, с последующим переводом в психосоматическое отделение, причем даже не указывают номер больницы. Между тем, эти заключительные диагнозы резко противоречат утверждению экспертов о невозможности дать ответ на поставленные судом вопросы. Диагнозы, выставленные за неделю до смерти, - «шизофрения непрерывно текущая параноидная» и «шизофрения, состояние дефекта». Это диагнозы, поставленные комиссией психиатров на основании непосредственного общения с подэкспертным.
Таким образом, мы видим, что констатирующая часть заключения содержит подробное описание стойких идей отношения и расстройств мышления, а также циркулярные колебания настроения, которые в течение пяти лет приводили к ежегодным стационированиям и постоянно квалифицировались как вялотекущая психопатоподобная шизофрения. Хорошо видно, что течение болезни было непрерывным, а отдельные стационирования были связаны с циркулярными колебаниями настроения. Шизофрения – хроническое заболевание, которое при непрерывном течении неизбежно приводит к дефекту, как в данном случае, так как нигде не было отмечено, что у Г.В. эндогенный процесс носил малопрогредиентный характер. Наоборот, последний диагноз совершенно четок: шизофрения, состояние дефекта. Это не значит, что дефект возник в 2008 году, точно так же как установление диагноза «деменции» в 2006 году не означает, что она возникла в 2006 году. Можно с полной уверенностью говорить, что в мае – июне 2004 года психическое состояние Г.В. определялось обоими этими диагнозами.
Эксперт – это как раз тот специалист, который в состоянии с высокой вероятностью заполнять пробелы на основании имеющихся клинических данных. В данном случае экстраполяция идет с двух сторон, навстречу друг другу: эндогенный процесс с юности, ярко обнаружившийся еще за 20 лет до заключения договора купли-продажи и завершившийся дефектом, и наложившийся на него органический процесс алкогольного, травматического и сосудистого генеза, также начавшийся с 22 лет и квалифицированный спустя два года после договора купли – продажи как деменция. Следует еще раз с полной ясностью подчеркнуть, что писать, что деменция сформировалась «с 2006 года», - как это делают эксперты, - некорректно, так как время установления любого заболевания, тем более хронического, не тождественно времени его сформированности. Что же касается конкретных диагнозов шизофренического дефекта и деменции, то оба эти состояния формируются годами.
Что касается обычного разноречия свидетельских показаний, то они должны рассматриваться как согласующиеся или противоречащие профессиональным свидетельствам психиатров.
Когда с одной стороны имеются разнообразные конкретные описания совершенно опустившегося человека, а с другой благостная картина «всегда опрятно и хорошо одетого» человека, общаться с которым «большое удовольствие», и который даже говорил, что хочет продать ответчице свою долю, то не возникает сомнений, какие данные следует предпочесть. То же самое касается и показаний ответчицы, когда она, - родственница умершего, знавшая братьев, по ее же словам, с детства, - с характерной категоричностью утверждала, что Г.В. никогда не был на учете в ПНД, никогда не злоупотреблял алкоголем, никогда не страдал потерей памяти, был «абсолютно адекватен», «понимал и осознавал свои действия» и «до весны 2006 года никаких странностей в поведении не было». Ответчица даже нападает на записи в истории болезни ПБ № 14: «С чьих слов записан анамнез?», «нет никаких объективных свидетельств алкоголизма», и т.д. и т.п. Она забывает при этом, что анамнестические сведения записывались врачами, не знавшими, что эти сведения являются предметом столкновения интересов.
Заключая, можно сказать, что эксперты не только нарушили Инструкцию Минздрава от 12.08.03 г. «Заключение СПЭ», не дав полноценного обоснования своему утверждению о невозможности дать ответ на вопросы суда при наличии многообразных и убедительных данных противоположенного рода. В грубом противоречии с констатирующей частью собственного заключения эксперты утверждают, что деменция у Г.В. возникла «после 2006 года». Эксперты проигнорировали заключительный диагноз психиатров, непосредственно наблюдавших Г.В., - «дефектное состояние шизофрении».
Таким образом, два усиливающих друг друга и неуклонно развивающихся процесса, - эндогенный процесс (вплоть до шизофренического дефекта) и органический процесс (вплоть до деменции, алкогольного, травматического и сосудистого генеза), начавшиеся с юности, протекавшие более 40 лет и зафиксированные в начале 2006 года при первом же столкновении с врачом, конечно, не возникли сразу, вдруг. За два года до этого оба дефекта уже присутствовали, по крайней мере, неизбежно были отсутствие способности прогнозировать результаты своих действий и повышенная внушаемость.
Сказанное позволяет определенно ответить на основной вопрос суда: Г.В. по своему психическому состоянию не мог понимать значения своих действий и руководить им. в мае – июне 2004 года, в момент подписания доверенности и договора. Для ответа на первые два вопроса суда рекомендуется назначение повторной посмертной судебно-психиатрической экспертизы в ГКПБ № 1 им. Н.А.Алексеева или в Санкт-Петербургской ПБ № 6.
Ю.С.Савенко
В судебно-психиатрической экспертной практике отсутствие медицинской документации непосредственно на юридически значимый момент – широко распространенный случай, и задача эксперта – восполнить имеющийся пробел посредством экстраполяции документированных медицинских сведений и заключений, предшествующих юридически значимому моменту, либо зафиксированных после него. Т.е., клиническая реконструкция предпринимается даже в тех случаях, когда эксперты располагают только одним исходным или конечным состоянием. В данном случае имелось два исходных и два конечных состояния двух хорошо изученных процессов – органического и эндогенного – четыре точки опоры вместо одной.
Прямое игнорирование этого обстоятельства носит беспрецедентный характер. Тем не менее судья Кунцевского районного суда Гаврилюк М.Н. пошла на это, не проявив никакого интереса к этим очевидностям и не сочтя нужным удовлетворить наши рекомендации.
Этот способ обозначен в вынужденном названии конкретного примера, приводимого ниже: не «заключение специалиста», а «заявление представителя стороны».
от 10 апреля 2009 г. № 470-2 на Д.В. (1944 – 2008)
Настоящее заявление сделано на основании ознакомления с ксерокопией заключения комиссии экспертов от 10 апреля 2009 г. № 470-2 посмертной судебно-психиатрической экспертизы Д.В., 1944 г.рожд., умершего 11 февраля 2008 г., проведенной в Психиатрической клинической больнице № 1 им. Н.А.Алексеева.
Заключение написано на 8 страницах, из которых 6 страниц посвящены констатирующей части и одна страница – ответам на вопросы суда.
Из констатирующей части известно, что Д.В. 16 ноября 2007 года был стационирован в городскую клиническую больницу им. С.П.Боткина в связи с внезапно развившимся ишемическим инсультом с тотальной афазией и правосторонней гемиплегией, т.е. утратой способности говорить и понимать обращенную к нему речь и параличом правых конечностей. Спустя неделю у него резко снизилось настроение, стал полностью отказываться от приема пищи, воды, лекарств, врачебных осмотров и выражал нежелание жить. При обращении к нему отворачивался и плакал. Но спустя еще 5 дней перестал сопротивляться осмотрам и начал принимать жидкую пищу. 27, 29 и 30 ноября осматривался психиатром. Отмечено понимание обращенной к нему речи, общение жестами и сниженное настроение. Был безучастен к окружающему. Активно отказывался от пищи, но начал принимать лекарства (амитриптилин) и перестал сопротивляться медицинским манипуляциям. Трижды, в динамике, делалась компьютерная томография, выявившая кисту в левой задне-латеральной области подкорковых структур на фоне диффузного атрофического процесса и церебрального атеросклероза. 8 декабря выписан из больницы к двоюродной сестре, у которой уже жил три года, с тем же диагнозом. Указано, что «больше стал понимать обращенную к нему речь, но себя не обслуживает, требует постоянного постороннего ухода и надзора». Спустя месяц 09 января 2008 г. Д.В. оформляет завещание на сына сестры, которая за ним ухаживала, хотя за 7 лет до этого 05 декабря 2000 г. им было подписано завещание на двоюродного брата, 1953 г.рожд. Спустя месяц Д.В. умер. Брат оспорил завещание.
Заключение экспертов находится в грубом противоречии с их собственной констатирующей частью.
Не видя больного, опираясь не на описание и диагноз психиатра, который неоднократно непосредственно общался с Д.В., прослеживал состояние Д.В. в самый критический период, эксперты предпочитают свои чисто теоретические соображения относительно того, что должен был привнести ишемический инсульт головного мозга, и выставляют диагноз «органическое расстройство личности в связи с сосудистым заболеванием головного мозга». Вместо обоснования этого диагноза или в качестве подобия такового они приводят не клинически признаки, на основании которых ставится этот диагноз по МКБ-10, а нагромождение неврологических диагнозов, т.е. подменяют имеющиеся непосредственные данные – косвенными, концептуальными. Вот их «обоснование»: «Об этом свидетельствует ретроспективный экспертно-клинический судебно-психиатрический анализ данных в представленной медицинской документации, а также материалов представленного гражданского дела о развившемся остром нарушении мозгового кровообращения в бассейне левой средней мозговой артерии с правосторонним гемипарезом (16.11.07), зарегистрированной неврологом в стационарных условиях (17.11.07) у Д.В. патологии высших корковых функций головного мозга (нарушение речи) по типу тотальной (сенсорно-моторной) афазии на фоне атеросклероза сосудов головного мозга, хронической церебро-васкулярной болезни, артериальной гипертензии III стадии в сочетании с выявленным на КТ (компьютерной томографии головного мозга) от 19.11.07 атрофическим процессом и формированием объемного образования (кисты) в левой задне-латеральной области подкорковых структур, увеличением желудочковой цистерны мозга…». В психиатрическом отношении это пустое многословие.
Делается это, видимо, для того, чтобы выставить психиатрический диагноз там, где психиатр, непосредственно наблюдавший Д.В., ограничился неврологическим диагнозом: «дисциркуляторная энцефалопатия и острое нарушение мозгового кровообращения от 16 ноября 2007 г.».
Дело в том, что афазия это неврологическое, а не психиатрическое расстройство. Афазия – это утрата способности понимать чужую речь (сенсорная афазия) и самому пользоваться словами и фразами, как при устной, так и при внутренней речи (моторная афазия) при отсутствии расстройств артикулякуляционного аппарата, слуха и существенных расстройств интеллекта. Совершенно неправомерно отождествление афазии с каким-либо расстройством личности или интеллекта.
В констатирующей части, вопреки выставлявшемуся диагнозу тотальной, т.е. сенсомоторной афазии, многократно (5 раз) указывалось, что Д.В. понимал обращенную к нему речь и общался с помощью жестов. Это свидетельство того, что поражение мозга не носило столь массивного характера, как это казалось в первые дни инсульта, т.е. преобладала моторная афазия.
На основании каких признаков выставлен диагноз «органического расстройства личности» (F 07.01)? Согласно Международной классификации болезней последнего 10-ого пересмотра (МКБ-10) «органическое расстройство личности» – это признаки систематического снижения познавательной деятельности в сфере планирования и предвидения последствий для себя и общества, как при лобном синдроме (т.е., это очень серьезный уровень расстройств), в сочетании с хотя бы двумя признаками из следующих шести:
Хорошо видно, что использование диагноза «органического расстройства личности» совершенно неадекватно для постинсультных больных с афазией, по крайней мере, в первые полгода после сосудистой катастрофы. Такой диагноз никем никогда не используется в этих случаях. Но даже при чисто формальном подходе из приведенного списка только первый пункт соответствует состоянию Д.В. У него не было ни эмоциональной лабильности, ни апатии, а наоборот, депрессия, которая свидетельствует об остром переживании своего будущего. Не было и ничего из всех последующих пунктов, за исключением разве что асексуальности. Но это как раз подчеркивает полную неадекватность приложения к Д.В. всего этого списка.
Является ли нелепым, не учитывающим будущего, новое завещание Д.В.? Нет, - он переписывает завещание на того родственника, семья которого о нем реально заботится. Таким образом, стержневая характеристика «органического расстройства личности» в отношении Д.В. неадекватна.
Таким же совершенно произвольным, ни на чем не основанном, является утверждение экспертов, что у Д.В. отмечалась «психотическая депрессия». Приводимое обоснование – «периодический отказ от приема пищи, воды, лекарств, врачебной помощи, оказание активного сопротивления (стискивал зубы, выплевывал пищу, таблетки, отворачивал голову в сторону, отталкивал руки медперсонала), превалировал сниженный фон настроения» - ничего общего с психотической депрессией не имеет и рассчитано не непрофессионалов, фактически это введение в суда в заблуждение, либо опечатка: следовало бы написать «психогенной или реактивной». Что касается психотической депрессии, - принципиально, качественно отличного по глубине депрессивного расстройства, - то ни одного признака витальной глубины и ни одного продуктивного психопатологического симптома (требуемого в таких случаях, согласно МКБ-10) у Д.В. даже близко не было. Утверждение же экспертов, что психотическую депрессию зарегистрировал психиатр в больнице им. Боткина является прямой дезинформацией. Диагноз, выставленный этим психиатром, - «депрессивное состояние с активным отказом от приема пищи на фоне дисциркуляторной энцефалопатии и острого нарушения мозгового кровообращения от 16 ноября 2007 года» - не лишает способности понимать значение своих действий и руководить ими. В дальнейшем состояние Д.В. несколько улучшилось, более четко обнаружилось отсутствие сенсорной афазии и значительно редуцировалась депрессивная симптоматика.
Таким образом, заключение комиссии экспертов от 10 апреля 2009 г. № 470-2 из ГКПБ № 1 им. Н.А.Алексеева находится в грубом противоречии с его констатирующей частью, согласно которой степень выраженности постинсультных расстройств, хотя и была очень тяжелой, но ограничивалась неврологической симптоматикой. Из психических расстройств не было никаких объективных признаков расстройств сознания, продуктивной психопатологической симптоматики, интеллектуального снижения; смысл перемены завещания, о котором идет речь, был вполне естественным и логичным, а утрата способности общения с помощью речи и письма вызвала естественную психогенную депрессивную реакцию, не содержавшую никаких признаков психотической депрессии (что и позволило выписать Д.В. через три недели после инсульта домой, где его состояние улучшилось). В констатирующей части заключения не содержится ничего, что противоречило бы выводу, что на момент оформления завещания 9 января 2008 г. Д.В. понимал значение своих действий и руководил ими. Никаких профессиональных научных оснований переиначивать диагноз психиатра больницы им. Боткина, произвольно грубо утяжелять этот диагноз у экспертов не было, приводимые им. доводы научно несостоятельны.
Ю.С.Савенко
Итак, представленная экспертиза – пример полного произвола экспертов:
депрессия называется психотической вопреки всем классическим критериям и критериям Международной классификации болезней 10-ого пересмотра;
диагноз органического расстройства личности ставится, исходя из чисто концептуальных соображений, а не эмпирических данных;
заключение коллеги-психиатра, непосредственно трижды консультировавшего подэкспертного, полностью игнорируется.
Очевидным образом, эксперты руководствовались отнюдь не поисками истины. Судья Гагаринского районного суда г. Москвы Долгова Т.Н., не проверяя и не исследуя в судебном заседании все эти выдвинутые доводы, выслушала их, глядя в окно, и ограничилась репликой: «У суда нет оснований не доверять государственным экспертам», похоронив, тем самым, всякую состязательность и возможность усомниться в непогрешимости экспертов в силу их государственного статуса, и отказала в назначении повторной экспертизы с другими вопросами.
В протоколе судебного заседания мое выступление было не только резко сокращено, но содержательно искажено, а местами подменено полной невнятицей. Запись ответов была дана без соответствующих вопросов, без разделительных тире, с пропусками и ошибками. – Все это тоже легко превращается в модулирующий фактор.
Все мои простые ясные доводы были полностью проигнорированы судьей Долговой Т.Н. в помощью следующего приема: она отказала в заявленном ходатайстве оформить меня специалистом, а оформила представителем стороны, объявив затем в своем решении, что «все мои доводы носят субъективный характер, поскольку я являюсь знакомым ответчика, представляю интересы ответчика в суде и заинтересован в ходе данного дела», и отказалась исследовать их в судебном заседании.
Аналогичным образом меня нередко оформляли свидетелем, чтобы потом сказать: «Свидетелем чего Вы собственно были?», - и игнорировать потом все доводы.
Вот такая откровенная игра в «кошки-мышки».