О некоторых аспектах творчества Иосифа Бродского (размышления психиатра-психотерапевта)

Б.А.Воскресенский

Доклад на Консторумских чтениях 2010 года

Подзаголовок сегодняшней конференции – «Психотерапия и мир» – отталкивается от афористического определения Эрнста Кречмера «Душа есть мир как переживание». Переживание – центральный феномен человеческого бытия. [ Переживание мы понимаем –также вслед за Э. Кречмером  – широко – как целостное состояние, включающее в себя эмоциональные, когнитивные, волевые-поведенческие и прочие компоненты душевно-духовной активности человека. ] Он по-особому значим и для нас, ибо в психиатрии психикой врача познается психика больного, а психотерапия есть лечение переживаниями (Б.А.Воскресенский, 1995).

О значении переживания в искусстве Иосиф Бродский сказал (хотя и не употребляя этого слова, он говорит о лиризме) в одном из интервью: « В поэзии, в искусстве можно достичь такой высокой ноты лиризма, которая недостижима в человеческих отношениях. Понял я это не так давно. Однажды ночью слушал Моцарта и услышал то, чего я хотел достичь в своей жизни, в человеческих отношениях, а это возможно достичь только в искусстве». (Цит по В.П.Полухиной).

Размышления об искусстве, звучащие в психиатрически – психотерапевтическом собрании, могут быть обоснованы еще и тем, что диагностическое мышление психиатра – образное, хотя и в ином, чем при художественном творчестве, смысле. Констатируя, квалифицируя психическое расстройство, определяя в каком направлении изменяются душевные процессы пациента, врач- психиатр сравнивает, сопоставляет душевный облик (образ) больного на разных этапах заболевания (Б.А.Воскресенский,1992).

Задача сообщения показать – лишь эскизно – мир И. Бродского необъятен – некоторые темы, подходы, образы, представленные в его произведениях, и по моему мнению, значимые для нас как людей, посвятивших себя определенной – психотерапевтической – деятельности.

Иосиф Александрович Бродский родился 70 лет назад (в связи с этим позвольте считать настоящее сообщение запоздалым приношением его памяти), 24 мая. Это день святых Кирилла и Мефодия – учителей Словенских. В современной России он отмечается и как светский праздник, прославляющий письменность этих народов. Это и дата кончины Алексея Федоровича. Лосева (1988 год) [ Эти совпадения, наложения рассматриваем не как «тайную мистику», а как своеобразное указание на самостоятельную от физического времени активность духовной сферы. Сопоставления можно продолжить, причем на столь же высоком уровне. Достаточно будет напомнить, что, БЛ.Пастернак родился в день кончины А.С. Пушкина, пусть и через 53 года (всего- то!). ].

Для меня вхождение в мир И.Бродского началось с Нобелевской лекции, с его размышлений по поводу известнейшей фразы Ф.М. Достоевского «Красота спасет мир», которую, как полагал оратор, следует понимать скорее в прикладном, чем платоническом смысле, ибо « Дело не столько в том, что добродетель не является гарантией создания шедевра, сколько в том, что зло, особенно политическое, всегда плохой стилист» (т. 1, с. 9, курсив наш – Б.В. [ Все цитаты из стихотворений И.Бродского и фрагмент «Лекции» даются по изданию: Иосиф Бродский. Сочинения в четырех томах. Сост. Г.Ф.Комаров. – Культурно-просветительское общество «Пушкинский фонд». Издательство «Третья волна» (Париж-Москва-Нью Йорк), 1992 – 1994. Первые цифры – том, после запятой – страницы. Прозаические фрагменты приводятся по изданию Бродский И. Поклониться тени: Эссе.- СПб.: Азбука-классика 2001.- 320с. ]). Зато «… человек со вкусом, в частности литературным, менее восприимчив к повторам и ритмическим заклинаниям [ Стереотипии являют собой более низкий по сравнению с индивидуализированными, личностными проявлениями уровень психической деятельности (сноска наша – Б.В.). ], свойственным любой форме политической демагогии. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее, хотя, возможно, и не счастливее» (там же). После этих строк, полагаю, сразу же становится очевидным универсальный, онтологический, вселенский масштаб художественного и философского мышления И.Бродского.

В психопатологическом плане зло – ригидность, прямолинейность, бескомпромиссность как характерологические качества, всегда сцепленные со склонностью к вспышкам озлобления, взрывам ярости, персонифицируются в эпилептоидных, возбудимых, паранойяльных личностях, в больных с дисфорически окрашенными психоорганическими расстройствами. Деятельность их всегда разрушительна, деструктивна по своим механизмам и эффектам, даже если направлена на благородные, гуманистические, созидательные цели. В этом и проявляется «плохой стилист» [ Эта коллизия также зафиксирована И.Бродским, но в стихотворной форме: Как подзол раздирает /бороздою соха,/ правота разделяет/ беспощадней греха. (Строфы, 2, 94) ].

Второй мой шаг по направлению к Бродскому – стихотворный:

«Необъяснимая тоска» повторяется в последующих строках еще несколько раз. Для психиатрической аудитории очевидно, что речь идет об эндогенной депрессии, однако для окончательной достоверности заключения крайне желательны дополнительные, уточняющие сведения. В финальных строках этого стихотворения находим:

Нет никакого сомнения, что «вправо» и «влево»- здесь не идеология (она тоже будет упомянута сегодня, но чуть позднее), а «вверх» и «вниз» аффективных колебаний, ведь «жизнь начнется снова», в противоположность «нелюдимости», «печали», «невзрачности», «несчастью», «холоду» и «морозу»- лексике предыдущих строк, выражающих status praesens героя

Вот еще одно стихотворение с такой же эмоциональной окраской, но представленной более развернуто, многообразно:

Здесь и несомненная психологизация – «устал за лето», и двигательная («за рубашкой в комод…»), и идеаторная («стану читать с любого места») заторможенность, и недоступность прямолинейной «бодряческой» психотерапии (зелень раздражает, только усиливает тоску), и сенестопатически-витальные ощущения, и угнетение естественных вегетативных реакций («ничего не каплет..»).

Подчеркну, что ни сейчас, ни в дальнейшем я не ставлю никаких диагнозов, понимая, что автор – конкретный человек – и его лирический герой – личности разные. Вместе с тем допускаю, что опыт определенных душевных переживаний, в том числе и болезненных, может быть переведен в духовные формы – художественные, научные, религиозные.

Должен признаться, что освоение мира И.Бродского, особенно поэтического, было и остается для меня делом непростым. Из опыта подобных ситуаций позвольте посоветовать сначала слушать аудио- (или видео-) записи произведений в исполнении мастеров художественного слова и/или же выступлений самих поэтов. Это помогает улавливать причудливо выраженную мысль, чувствовать акценты, завораживаться музыкой стиха.

С другой стороны, обращаяясь к Бродскому с любыми вопросами – о жизни ли, с научной проблемой, в поисках душевного прояснения, всегда получаешь всеохватывающий и одновременно адресованный лично тебе ответ.

И. Бродский- гений [ Общепризнано, что другой гений русской поэзии – А.С.Пушкин. Но эта оценка приходит к нам, людям рубежа ХХ-ХХ1 веков в уже, так сказать, академической, забронзовевшей, почти мифологической форме. Феномен И.Бродского, вселенная И.Бродского рождалась (и несмотря на необратимость времени и жизни, рождается) на наших глазах, в нашей жизни и это внушает надежду. Он с несомненностью воплощает экзистенциально-мистический философский тезис, гласящий, что «творческий акт всегда есть переход от небытия к бытию, т.е. творчество из ничего» (Н.А.Бердяев). Бродский также обращается к нам «Ниоткуда с любовью…»(П, 397). ]. Размышляя в связи с этим о гениальности вообще, биограф Бродского ЛевЛосев подчеркивает, в частности, что «Усиленная по сравнению с нормой витальность благодаря редкой комбинации генетического материала [ В психиатрии, а данном случае и у Л.Лосева, витальность биологична и физиологична. Применительно к духовной, творческой одаренности в целом ее хочется связать с бергсоновским elan vital – жизненным порывом, для которого не существует никаких препятствий, вернее – он преодолевает любое отягощение..Здесь представляется уместным напомнить и об одном частном для биографии гения факте –его образование – неполные 8 классов. – ] проявляется во всем – в глубине переживаний, силе воображения, харизматичности и даже физиологически, в ускорении процессов взросления и старения» (с.6).

Тема личной смерти звучит уже в его юношеских стихах, в хрестоматийных ныне «Стансах» (1962 год): « Ни страны, ни погоста не хочу выбирать…, на асфальт упаду» (I, 225).Образ оказался провидческим, Он так и умер – жена нашла его лежащим на полу

рабочего кабинета.

В дни своего 40-летия поэт размышляет (строки, также ставшие классическими): «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.»(III,7). Или пророческое «Век скоро кончится, но раньше кончусь я…»(III,191).

Его личность весьма своеобразна. «Гений одиночества», так озаглавил статью о И.Бродском другой поэт – наш современник Сергей Гандлевский. А сам И.Бродский говорил о себе: « я не солист, но я чужд ансамблю» (II, 87). Вполне естественно, что в этом контексте возникает проблема « гениальность и помешательство». Не разбирая ее специально, заметим, что она содержательно, мудро и сострадательно решается на основе трихотомии (дух – душа – тело, Д.Е.Мелехов, Б.А.Воскресенский). Здесь уместно вспомнить ответ И.Бродского на вопрос судьи : «А кто это признал, что вы поэт?....- Я думаю это…(растерянно) от Бога…» (Л. Лосев, с. 90, курсив автора).

Не секрет, что И.Бродский дважды лежал в психиатрических больницах, по доброй своей воле и недолго. Опыт этих пребываний отражен в нескольких произведениях, наиболее значительное из них – поэма «Горбунов и Горчаков». Но прежде – несколько кратких строк из других стихотворений, в которых закреплена эта трагическая связь высокого призвания и душевного страдания:

Сразу же вспоминается библейское: « Христианство- безумие перед миром…».

Но это самоотчуждение – душевноболезненное состояние, ибо в этом же стихотворении дальше мы читаем:

В этих строках с очевидностью выступает переживание депрессивной витальности. Затем возникает по-особому зловещий образ смерти:

Душевная дисгармония, тюрьма, суд, ссылка, изгнание, драмы в личной жизни – таковы страдательные эпизоды его жизненного пути. В связи с ними естественно вспоминаются слова отца Павла Флоренского: « Удел величия – страдание, страдание от внешнего мира и страдание внутреннее – от самого себя. Так было, так есть и так будет. Почему это так – вполне ясно: это отставание по фазе: общества от величия и себя самого от собственного величия. Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонениями. Чем бескорыстнее дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания». Действительно, страдание – удел человеческой жизни вообще:

И это не случайно, это – не несовершенство мира, а сущностное человеческое свойство, о котором по-другому, с иными акцентами, подразумевая рефлексию, писал С.С.Аверинцев: «Мы делаемся опытнее. Это означает, что мы делаемся все более виноватыми: что мы не можем сделать того или иного поступка, который с чистой совестью делали наши предшественники, и сохранить чистую совесть: они-то поступали в своей перспективе bona fide, а в нашей перспективе это не получится». (с. 307). Быть может, и поэтому И.Бродский говорит о себе:

Богоподобие человека, страшное в своей непостижимости и недостижимости, утверждается в финальных строках уже цитированного «Натюрморта»:

Это и провозглашение бессмертия человека и совершенная по полноте и в то же время по краткости формула (говоря сухим профессиональным языком) его психосоматического единства.

Рассказывая о ситуации с захоронением праха поэта, Л.Лосев определяет И.Бродского как человека без вероисповедания. Вместе с тем его произведения несомненно наполнены духом высокой религиозности. Для моих размышлений по проблеме «психиатрия и религия» особо значимой оказалась строка, афористически раскрывающая, так сказать «психотерапевтический механизм» веры:

Клинический анализ этого феномена был представлен ранее (Б.А.Воскресенский, Л.С.Виноградова) и занял несколько страниц. Поэту хватило двух строк.

Приведу еще несколько отрывков, поэтически выразительно и точно научно являющих нам важнейшие и сложнейшие стороны духовно-душевной жизни человека.

Это духовное обогащение достигается внутренней созидательной работой, в ходе которой

Утверждая примат «высокой» (Б.В.) психики, Бродский обращается к основоположнику психоанализа:

Глубинная психология понимается И.Бродским гуманистически и поэтому, будет правомерно считать, как механизм созидательный, личностный, творческий: «Мы надзираем за тем, что происходит у нас внутри; так сказать доносим нашей совести на наши инстинкты. А затем себя наказываем…… я не хочу сказать, что подавление лучше свободы; просто я полагаю, что механизм подавления столь же присущ человеческой психике, сколь и механизм раскрепощения». («Меньше единицы» с. 87)

И в прозаической: « …изречение Маркса «Бытие определяет сознание» верно лишь до тех пор, пока сознание не овладело искусством отчуждения; далее сознание живет самостоятельно и может как регулировать, так и игнорировать существование». («Меньше единицы» с.69).

Можно бесконечно отыскивать все новые и новые строки в стихах и прозе Бродского, касающиеся глубоких и глубинных проблем бытия. Человечный и в тоже время универсальный ответ будет найден всегда.

В заключение – несколько фрагментов из « психиатрической» (Б.В.) поэмы «Горбунов и Горчаков». В ней есть все: и клиническая психиатрия, и иронически поданный психоанализ, и больничный быт, и проблема злоупотребления психиатрией. Но главное – она проникнута человечностью и верой. Образы и диалоги в ней настолько содержательны и многозначны, что размышления над ними заняли бы не один десяток страниц. Оставляем эту возможность за читателем, ведь именно таково его призвание. Обратим внимание лишь на несколько пассажей.

Вопрос о сновидениях очень часто приходится слышать в психиатрически-психогигиенически ориентированных аудиториях. Вот краткий и вместе с тем исчерпывающийый ответ:

Представляется, что это есть замечательная пародия на психологизацию в психиатрии. Далее, в одной из глав Горчаков рассказывает (а по существу доносит) врачам о Горбунове (прообраз которого – сам автор, И.Бродский). Здесь явлены и та самая идеология, о которой упоминалось в начале доклада, и сомнительная с точки зрения советского человека религиозность и жизнь влечений – при определенном настрое все это может пониматься как проявления болезни:

Наконец отнюдь не клинический характер беседы становится совершенно явным:

Пусть каждый наполнит эти последние строки своим смыслом – гуманистическим, экзистенциальным, христианским [ С неизбежностью вспоминается эпизод, описанный митрополитом Суржским Антонием. Работая в молодые годы в психиатрической клинике, он наблюдал больного с предшествующим многомесячным мутизмом. С разрешения зав. отделением будущий выдающийся иерарх просиживал с этим пациентомв по многу часов подряд без единого слова..Через две недели больной вдруг заговорил : «Зачем вы все эти дни и часы со мной сидите…?» «И с этого началось его выздоровление», – так заканчивает эту историю Владыка .(«Жизнь, болезнь, смерть». Изд. «Христианская жизнь» Клин 2006, с.9). Полагаем, что в данном случае обсуждать приоритет тех или иных факторов – психотерапевтических, медикаментозных или спонтанных саногенных  – неуместно..Не удивительна ли, не полна ли высокой таинственности эта встреча иерарха и поэта, это пересечение, это слияние реальной жизни и художественного образа? ].